За памятник Трокаю Борисову Виктор Овчинников не так давно получил Государственную премию Удмурти. Но тот факт, что он состоялся в своей профессии, не мешает ему переживать о низком статусе художника в обществе. О жизни в Ижевске, о творчестве и о своём восприятии мира художник поговорил с корреспондентом «АиФ-Удмуртия».
Поколение дворников и сторожей
Аиса Чудова, «АиФ-Удмуртия»: Виктор Михайлович, вы создаете для города совсем незаурядные скульптуры, пишете картины, преподаёте, но вас не встретить на публичных мероприятиях, вы не собираете круглые столы по поводу завершения работы над памятнику Чайковскому. Почему?
Виктор Овчинников, художник: Думаю, это неосознанная реакция на то, что статус художника сейчас упал – ниже некуда. По мнению чиновников, нас вообще больше нет в природе: пару лет назад художники, литераторы и композиторы были исключены из официального перечня профессий. В трудовой книжке больше нельзя назвать человека «художником». Теперь не считается за профессию, если ты самостоятельно день за днём работаешь в своей мастерской, вынашиваешь сюжеты, прорабатываешь образы, пишешь картины или создаешь скульптуры, выставляешься в галереях. С официальной точки зрения, это хобби, а значит, художнику не положена социальная защита. Профессионалом ты можешь считаться, если числишься кем-то вроде «дизайнера-оформителя».
Я, можно сказать, «хорошо устроился» - уже 16 лет возглавляю кафедру рисунка Института искусств и дизайна УдГУ, но судьба других художников меня тревожит. Такое уже было во времена СССР, когда творческие люди, художники и музыканты, не работающие в официальных организациях, вынуждены были устраиваться дворниками, сторожами и кочегарами. Но сейчас за бортом оказались не молодые революционеры от искусства, а вообще любые художники (в самом широком смысле этого слова), которые хотят посвятить свою жизнь искусству, созданию авторских произведений.
В трудовой книжке больше нельзя назвать человека «художником».
Вероятно, сейчас художественное осмысление реальности перестало быть чем-то важным, если государство решило, что нам не нужна поддержка. В конце концов, у всех есть телефоны с фотокамерами, существуют десятки фильтров, позволяющие преобразовать фото так, как будто это картина Ван Гога или Ренуара, и каждый может сказать, что он «художник».
В провинции это чувствуется ещё сильнее, чем в крупных городах, поскольку здесь нет успешных частных галерей, которые работают с независимыми художниками, нет сообщества коллекционеров. В этих условиях мы вынуждены работать «в стол». Многие мои полотна, например, стоят свернутыми в рулоны в мастерской. А что ещё с ними делать?
Избранные
- Особенно трагично это звучит из уст человека, внешне успешного: у вас за плечами множество выставок, ваши картины – в государственных музеях и частных коллекциях, вы – лауреат Госпремии…
- Но жизнь – это не отдельные счастливые моменты, а ежедневный труд.
- А если всё же вспомнить о творческом счастье – что это было?
- Моя картина, посвящённая репрессированным удмуртским поэтам и писателям, была показана на региональной и всероссийской выставке. Это монументальное полотно, в 2 метра высотой, я долго писал и дорабатывал, пытаясь найти самый выразительный образ для воплощения этого явления – судьбы целого поколения удмуртских литераторов, сгинувших в лагерях, отлучённых от творчества. Кузебай Герд, Кедра Митрей, Михаил Коновалов, - столпы национальной культуры, которые в своё время оказались в ещё более трагической ситуации, чем нынешние творцы. Как передать масштаб утраты, которую понесла литература Удмуртии? Можно было написать жанровую картину – сцену ареста кого-то из них. Можно было создать психологический портрет кого-то из них. Я долго думал и нашёл образ: собрал их вместе на одной картине и поставил в ворота – портал в другую реальность, которая так и не произошла. Я понял, что ощущаю их как единое целое – большой пласт национальной культуры, который был загублен.
Искусство должно не отображать реальность «как на фотографии», а концентрировать её до знака, до выразительного образа.
Другим счастливым событием для меня стало участие в «обменной» творческой мастерской Академии художеств СССР – это было что-то вроде аспирантуры для художников с возможностью стажироваться за рубежом. Наши ребята отправлялись в Германию, а художники из ГДР ехали в СССР. Попасть в группу было – немыслимое дело. Туда набирали раз в три года: по результатам огромного конкурса отбирали всего четырех человек со всей страны. Кроме меня в тот год в мастерскую попали трое молодых художников из Грузии, Белоруссии из Ленинграда.
Мир становится ближе
- Опыт зарубежной учёбы изменил вас?
- Конечно. К тому времени мне уже было чуть за 30, я участвовал в зональных выставках, считался «молодым-перспективным», но должен признаться, что окончательно сформировался я именно в Германии. Думаю, стажировка открыла для меня границы во всех смыслах. Как все советские люди, я видел большинство шедевров только на репродукциях, о многих картинах вообще ничего не знал – а тут мы получили неограниченный доступ в гигантский берлинский музейный комплекс Пергамон. Все его архивы были к нашим услугам! Ты заходишь туда, и по рельсам в тележке к тебе вывозят рисунки всех времен и народов – от оригиналов древнеегипетских пиктограмм до образцов современного искусства. Казалось, мир каждый день становился всё больше, всё разнообразнее! Был у нас и доступ в запасники Дрезденской галереи.
Я увидел все это вовремя для себя: не «закоснел», начал по-другому думать. Понял убедительность условности. Это то, чем должно заниматься искусство – не отображать реальность «как на фотографии», а концентрировать её до знака, до выразительного образа. Есть художники, которые собирают образ из тысячи деталей – какие шнурки у героя на башмаках, какая строчка на рубахе. Они предпочитают накопление подробностей. Я предпочёл отказ от них. Мне важно очистить образ от всего лишнего, обнажив его суть.
Город начинается с дома
- После опыта жизни и работы в одном из крупнейших мировых центров культуры чем вас привлекал Ижевск? Вы ведь даже родом не отсюда.
- Да, я родился в Пензенской области. В 1972 году, окончив школу, приехал в Ижевск – сюда «по распределению» уехала моя сестра, и мне было интересно, где она обустроилась. И неожиданно остался здесь. С удивившей меня самого легкостью пошел работать на элекромеханический завод, год прослесарил там в инструментальном цехе, а потом понял, что хочу серьёзно заниматься живописью и без проблем поступил на «худграф» УдГУ. Думаю, в первую очередь мне стало хорошо с людьми, которые здесь жили и работали. Появились друзья, единомышленники, я получил поддержку как молодой художник – место в мастерских на мансардах в домах за кинотеатром «Удмуртия». Его берегли для меня, даже когда я уходил служить в армию.
И сам город был мне симпатичен. Здесь было много живописных улочек с деревянными домами и тротуарчиками. Гуляя по ним, я чувствовал себя дома, на своем месте. К сожалению, за последние 20-30 лет большинство этих уголков города исчезло – они перестроены, как ул. Маркса, или стоят в запустении, как бывшие когда-то невероятно красивыми дома на ул. Милиционная у пруда. Иногда я оказываюсь там, где любил бывать когда-то, и верчу головой в недоумении: не узнаю место, настолько оно изменилось. Мне этого жаль: хотя я понимаю, что город должен расти и развиваться, не могу не замечать, что живые, душевные, соразмерные человеку уголки заменяются на обезличенные типовые дома или офисные центры. Индивидуальность Ижевска сменяется усреднённостью.
- Если бы у вас были полномочия преобразить городскую среду, что бы вы сделали?
- Сделал бы то же, что делаю у собственного подъезда: подмел бы всё, постриг кусты, окультурил двор. Мы, к сожалению, привыкли во всех проблемах города винить власть, но это не она пишет похабщину в лифте, заплевывает лестничные площадки, выдирает с корнем лавочку у подъезда. А «твой» город, между тем, начинается именно с этого – твоего подъезда, твоего дома и двора.
Художник из Удмуртии представил полотно в честь юбилея П.И.Чайковского 
Ижевчанин, рисующий картины на снегу, получил французскую премию 
Семён Бухарин: ижевский дворник, известный на всю Россию 
Сказочный мастер. Иван Билибин жил, работал и умер за Россию 
Властелин морей. Почему картины Айвазовского нравятся всем